Реформаторские заявления Баффета в Конгрессе и спасение Salomon превратили его из удачливого инвестора в настоящего героя. История с Salomon выходила за рам­ки простой историй о добре и зле. Такой нестандартный подход к урегулированию скандала – сотрудничество с регуляторами и органами юстиции вместо укрыва­тельства – своим благородством тронул сердца многих. Воплощалась в жизнь меч­та о том, что честность всегда вознаграждается и может смыть пятно позора. Даже когда шум вокруг Salomon утих, звезда Баффета продолжала сиять. Стоимость акций Berkshire резко подпрыгнула и превысила 10 тысяч долларов за акцию. Состояние са­мого Баффета оценивалось в 4,4 миллиарда долларов. Пакет акций Сьюзи стоил уже 500 миллионов. Те, кто вложил 1000 долларов в компанию в 1957 году, теперь могли получить по 3,5 миллиона.

С появлением Баффета где-либо атмосфера наэлектризовывалась. Люди чувствовали величие этого человека. Они хотели прикоснуться к нему. Застывали, увидев его. Или бормотали что-то невнятное. Неважно, что он говорил, – все внимали его словам.

«Самые лучшие советы по инвестированию я давал, когда мне был 21 год, и ни­кто меня не слушал. Я мог объяснить очень важные и нужные вещи, но на меня не обращали внимания. Теперь я могу сказать самую тупую фразу в мире, и многие на­верняка подумают: в этом есть какой-то скрытый смысл».

Он ходил, окруженный ореолом славы. Репортеры испытывали его терпение свои­ми звонками. За ним ходили хвостом, его просили дать автограф или сфотографиро­ваться. Это начинало раздражать. Жа Жа Габор¹ написала ему и попросила прислать фотографию с автографом. Писатели начали работать над книгами о Баффете, а за­щитники его покоя столкнулись с необъяснимым безумием. Одна женщина появи­лась в офисе Berkshire и начал кланяться ему в ноги. Глэдис Кайзер прогнала ее в бе­шенстве. «Не смейте кланяться!» – кричала она.

Конечно, на многих нынешних и бывших сотрудников Salomon Баффет производил меньшее впечатление, чем на остальной мир. Он разрушил их свободную корпоратив­ную культуру, уничтожил систему бонусов, презирал их бизнес, и они это знали. Мно­гим было что рассказать. Очень скоро контраст между его публичным имиджем и хо­лодным рационализмом при принятии решений уловил радар национальной прессы. Как объяснить такое раздвоение личности – на человека, фигурально выражаясь, сидящего на крыльце со стаканом лимонада, рассказывающего истории и обучающе­го с помощью проповедей, и на бизнесмена, обладающего такой изощренной хваткой? Что он делал на посту временного директора инвестиционного банка, заявляя одно­временно, что Уолл-стрит – это банда мошенников, жуликов и шулеров?

На самом деле он пытался связать зарплату сотрудников Salomon с благосостоя­нием акционеров, но эта проблема была лишь одним из аспектов его борьбы против стиля ведения бизнеса, при котором почти у каждого отдела компании имеется кон­фликт интересов с клиентами. И без жесткого избавления от всего, что мешало чест­ной торговле, он мало смог бы сделать. Но даже Wall Street Journal и New Republic² к 1991 году обратили внимание на расхождение между двумя мирами Баффета и опубликовали статьи, отмечающие парадокс несоответствия этих миров. Такое расхождение между публичным имиджем Баффета – обычного выходца со Средне­го Запада, проснувшегося в стране Оз, и его постоянным общением и знакомства­ми со знаменитостями – только усилило желание прессы напечатать что-нибудь разоблачительное. В цитате, вынесенной из статьи в Wall Street Journal, говорилось: «Круг общения Баффета состоит из денежных мешков и влиятельных политиков» и упоминались имена типа Уолтера Анненберга³. Несколько человек, цитируемых в статье, позже утверждали, что их слова неверно истолковали. Среди них были Том Мерфи и новый друг Баффета Билл Гейтс, CEO Microsoft, который как-то раз (во время встречи Buffet Group) вел обычный разговор с Мерфи о том, как его «обди­рают» (цитата по Мангеру) телевизионщики за производство рекламы. В Wall Street Journal этот разговор интерпретировали как размышления о том, насколько подня­лась цена на рекламу и какой она должна была бы быть, что могло затронуть «серую зону антимонопольной борьбы»⁴. Спор Баффета и его друзей с редакторами Wall Street Journal по этому поводу успеха не имел. Гейтс, раздраженный тем, что стал невольным участником довольно скользкой дискуссии меньше чем через год после того, как Федеральная антимонопольная комиссия начала проверку возможного сговора Microsoft и IBM на рынке персональных компьютеров, написал Баффету искреннее письмо с извинениями за то, что каким-то образом подвел его⁵. К тому времени Гейтс и Баффет были знакомы менее пяти месяцев.

Впервые они встретились летом того же года во время празднования Дня незави­симости, когда Кей Грэхем и ее подруга редактор Washintgon Post Мэг Гринфельд «за­манили» Баффета в дом Гринфилдов на острове Бейнбридж на уикэнд. Для Баффета поездка на остров, до которого нужно было полчаса добираться на пароме из Сиэтла, а сбежать с которого можно только на лодке или гидросамолете, была авантюрой, на которую он мог дать согласие «только ради Кей». Гринфилд убедила его прове­сти день в находящемся неподалеку небольшом поселке, который Гейтс построил для своей семьи. Гейтс, который был на двадцать пять лет моложе Баффета, интересовал Уоррена потому, что его считали человеком блестящего ума и они с Гейтсом занима­ли соседние места в списке Forbes. Но компьютеры были для Баффета чем-то вроде ростков брюссельской капусты. Ему совершенно не хотелось их пробовать. Гринфилд убедила его, что родители Гейтса – Билл-старший и Мэри – очень милы, кроме того, будут и другие интересные люди. С некоторыми колебаниями Баффет согласился.