Через несколько дней после начала своей работы представители Wachtell, Lipton сформировали предварительный отчет о майском «сжатии». Только теперь им со­общили, что высшее руководство уже в апреле знало о том, что Мозер разместил на февральском аукционе неавторизованную заявку.

С учетом этих данных поведение руководства Salomon выглядело значительно хуже. Узнав о фальшивой февральской заявке Мозера (размещение которой, по сло­вам Файерстайна, было «преступлением по своей природе»), руководители тем не менее позволили Мэриуэзеру поручиться за Мозера и приняли на веру слова самого Мозера о том, что он никогда прежде не занимался подобными вещами. Действия Мозера не были расследованы надлежащим образом, а сам он не понес никакого наказания. Они оставили его на своем месте, что и позволило случиться майскому «сжатию». В итоге Salomon попала в гораздо более серьезную западню. Теперь, если бы они рассказали правительству о том, что знали о прежних прегрешениях Мозера, но предпочли умолчать о них, в глазах правительственных чиновников вся компания выглядела бы бандой мошенников. Хуже всего было то, что Гутфрейнд встречался с Бобом Глаубером в середине июня и обсуждал проблему майского «сжатия», но при этом ничего не сказал о предшествовавших событиях. Теперь же, как Сноу рассказы­вал Мохану, когда информация начала всплывать на поверхность, все вовлеченные в это дело люди стали наперебой говорить о том, что задержка с информированием была вызвана тем, что ошибка Мозера была незначительной, не принесла вреда ни одному клиенту и ничего не стоила правительству³⁷. Гутфрейнд объяснил, что просто не считал случившееся сколько-нибудь важным³⁸.

К сожалению, в этом он ошибся. Как обнаружили следователи из Wachtell, махи­нации Мозера не ограничивались февральским аукционом. Им удалось выяснить, что он вел себя подобным образом еще в пяти аукционах*. До этого момента на по­верхность всплыли детали только двух из них. Свой рассказ Мохану Сноу закончил красочным описанием произошедшего накануне собрания с участием внутренних и внешних юридических консультантов, которое произошло после того, как сотруд­ники получили сырое и маловразумительное объяснение происходившего. Сноу по­лагал, что сведения, известные руководству компании, необходимо предать гласно­сти. Его предложение было отвергнуто. «Мне и без того будет сложно справиться с этим делом, – сказал ему Гутфрейнд. – Не понимаю, почему бы тебе самому не взять на себя работу над собственными проблемами»³⁹.

Мохан был глубоко обеспокоен случившимся еще до того, как услышал от Сноу новую информацию. С момента выхода первого пресс-релиза прошло семь дней. В течение всего этого времени история обсасывалась в прессе, курс акций компа­нии падал, начались проблемы с размещением ее собственных коммерческих цен­ных бумаг, были обнаружены факты новых фальсификаций при размещении зая­вок, а Гутфрейнд и Страусс накормили сотрудников компании несъедобной версией происходящего. Выслушав рассказ Сноу, Мохан в бешенстве начал кричать на него и требовать, чтобы тот больше не утаивал от него ни одного факта. Затем он пошел в зал трейдеров, где сцепился с Мэриуэзером, начальником Мозера. «Что, черт побе­ри, происходит у вас, Джон?» – спросил он.

Мэриуэзер опустил голову. «Слишком поздно», – сказал он и отказался продол­жать разговор⁴⁰.

Так или иначе, Сноу с Макинтошем провели остаток вечера в подготовке нового пресс-релиза, призванного объяснить происходящее. Тем же вечером Страусс и Гут- фрейнд позвонили Корригану для того, чтобы высказать свое отношение к угрожаю­щему письму Стернлайта, полученному рано утром. Корриган понимал, что телефон на другом конце поставлен на громкую связь и вокруг стола столпилось огромное коли­чество незнакомых юристов, слушавших каждое его слово. Беседа началась с того, что Корригану сообщили о том, что фирма провела расследование и что «принятая в других фирмах практика» допускает завышение размера заявок на новые выпуски ряда облига­ций для того, чтобы получить большую долю выпущенных бумаг. Корриган воспринял такое начало разговора как «попытку отклониться от темы, если не хуже того». Сказан­ные слова не были никоим образом связаны ни со «сжатием», ни с еще более серьезным вопросом фальшивых заявок – по сути, они вообще не имели никакого отношения к рынку казначейских облигаций. Ирландский темперамент заставил Корригана взор­ваться. Он закричал в трубку, обращаясь к Страуссу и Гутфрейнду: «Я уверен, что рядом с вами в комнате сейчас сидит куча юристов. Это ваш последний шанс. У вас есть еще что-нибудь, что вы хотите мне сказать?» Они начали описывать прочие нарушения.

Корриган захотел положить конец «пусканию дыма» своими собеседниками. «Так, черт возьми, – сказал он, – собирайтесь с силами и немедленно предайте гласности всю эту информацию. Я больше не хочу ничего от вас слышать. Просто выпустите этот чертов пресс-релиз»⁴¹.

*   Фальшивые заявки были поданы на аукционы 27 декабря 1990 года (4-летние облигации), 7 февраля 1991 года (так называемый «розыгрыш на миллиард долларов») и 21 февраля 1991 года (5-летние облигации). На аукционе 25 апреля 1991 года присутствовала заявка на сумму свыше авторизованной клиентом. В отношении аукциона 22 мая 1991 года (2-летние облигации) Salomon (Мозер) не представил прави­тельству обязательный отчет о чистой «длинной» позиции. Это вызвало подозрения в попытках при­крыть манипулирование рынком, однако доказательства манипуляции так и не были найдены.